И вот тут-то даже через душную перину дрёмы меня наконец-то ПРОБРАЛО. Я осознал, что я в сотнях километров от дома – от любой цивилизации – что я стою на мертвой земле, где много лет назад случилась невиданная ещё катастрофа, и что почва здесь пропитана смертью на несколько метров, а я остался с ней один на один.
Скрипнуло крыльцо, и я чуть не подпрыгнул. Как-то слишком быстро простые бытовые звуки стали меня пугать.
К нам с Проводником из самого, пожалуй, приличного дома вышел дед. Севка-леший. Понятно, что это был именно Севка и именно леший – как ещё назовешь человека с такой клочковатой, неухоженной бородой? Он смотрел мимо Проводника прямо на меня, и радости в его взгляде, прямо скажем, не читалось.
- Валик, - обратился Севка-леший к Проводнику, продолжая смотреть на меня.
- Севка, - снова улыбнулся Проводник, протягивая старику руку.
- Опять ты!.. – с горечью ответил тот, но руку пожал. Валька-проводник развёл руками.
- А што ж я сделаю… Я их сюда за уши не тяну.
- Сюда не тянешь – а отсюда бы надо! – Севка-леший действительно сердился, это не была привычная игра старых друзей. – Что мне теперь с ним делать?
- Здрааассь… Я только немножко… посижу… и уйду… Я сразу… вы не беспокойтесь… - на секунду мелькнувшая вспышка бодрости ушла в никуда, и я снова превратился в ватный мешок. Старик посмотрел на меня и махнул рукой.
- Заходи в хату, разувайся. Вижу, на ногах не стоишь, куда тебя гнать-то. Спать на диване будешь.
Проводник поднял свой замусоленный шопер над головой.
- Севка, друг! Но мы же не с пустыми руками!
- Это, конечно, всё меняет, - проворчал старик. Цепкими пальцами он взял меня за плечо и провел в дом. Я шёл за ним, как под гипнозом, мечтая только лечь. И если бы мне сейчас предложили лечь в гроб, я бы сложил ладошки под щёчкой и устроился на досках поудобнее.
Но гроба мне никто не предложил. Предложили старый, прохудившийся диван, по форме и жесткости, впрочем, чем-то похожий на домовину. Но я был очень рад. Едва нашел в себе силы разуться, и упал, засыпая на лету. Как меня накрыли жестким пледом, я уже не помню.
Несмотря на сильнейшую усталость, а, может, и из-за неё, я всё равно несколько раз просыпался, не до конца, но достаточно, чтобы слышать обрывки посиделок с кухни:
«Его же сожрут» - а, может, «Негоже за жгут».
«Гиблое место» - а, может, «Было бы тесто».
«Учуют живую кровь» - а, может, «линчуют же волков».
Чего только не приснится на новом месте.
Утром я, как настоящий сельский житель, проснулся с первыми петухами.
Точнее, с первым – на всю деревню он был один.
Да и не первый он бы, оказывается, эта тварь может кукарекать целое утро.
Я глянул на часы – было 9.06 утра. Я проспал больше 12 часов, и, как ни странно, чувствовал себя прекрасно, хотя в обычной жизни ходил бы ватный целый день.
Поднялся, как мог, аккуратно заправил постель, вышел в поисках рукомойника, каковой и обнаружил тут же во дворе. Умывшись, невольно подумал о том, сколько радиации могло накопиться в этом сантехническом антиквариате, но решил не заострять на этом внимание. Моего хозяина и Вали-проводника нигде не было видно. Я задумался, стоит ли рассчитывать на какой-нибудь завтрак или лучше тихонько собрать вещи, оставить на столе плитку шоколада и уйти, чтобы не раздражать хозяина?
Решая сложный вопрос этикета, я вышел на улицу – точнее, часть земли между домами, потому что от села действительно осталось с полтора десятка хаток, которые можно было считать заселенными. Владельцы домов не торопились заниматься хозяйством. Единственным живым существом, которое я увидел за воротами, был небольшой мальчонка лет 5-6. Он сосредоточенно ковырял какой-то камень в пыли, и, когда я подошёл к нему, лишь на минуту оглянулся, после чего продолжил своё занятие.
Впрочем, и этой минуты мне хватило, чтобы конкретно о… опешить. В жизни ещё я не видел более уродливого ребёнка: явные черты ФАС, замешанного на каких-то не менее замысловатых болячках. Плюс недокорм, авитаминоз, педагогическая запущенность… Поверьте, я сам не отец и мало что смыслю в детях, но не нужно было быть гениальным педиатром, чтобы увидеть это всё.
- Эй, - дрогнувшим голосом позвал я… ребёнка. – Эй, хочешь… конфету?
Я как раз нашарил в кармане куртки штучку «Мишки на Севере», которой подкреплял себя на пути в Губин (а с Валей-проводником из какой-то непонятной вредности не делился) и протянул малышу. Тот не высказал ни удивления, ни заинтересованности, но и, слава богу, ни агрессивности. Он протянул измурзанную ладошку, взял конфету, аккуратно развернул, кивнул мне и, запихнув сладость за щеку, удалился с тем же странным величием человека, знающего, насколько он ужасен, но несущего это бремя с достоинством.
- А откуда вообще здесь взялся ребёнок? – вслух подумал я.
- Из тех же ворот, из которых весь народ, - проворчал за моей спиной Севка-леший. Я бы мог испугаться, но вчерашние приключения сделали из меня нового человека – более стойкого, более смелого и закаленного.
- Я уж думал, тебя черти утащили, - добавил мой радушный хозяин. – Пошли, накормлю, чем бог послал…
Я обрадовался тому, что Сева не так уж тяготился моим обществом, чтобы с утра выгонять дальше по маршруту, и решил принять посильное участие в приготовлении.
В доме Севки, несмотря на отсутствие хозяйки, было довольно уютно и чисто. Хотя я будто очутился на съемках сериала про жизнь в советской деревне – с ходиками и самоваром, с пожелтевшими от времени вышитыми полотенцами. На комоде пристроились фарфоровые фигурки – космонавты, размахивающие флагом СССР, и неизменные рыбки-рюмки с главной рыбой-графином в центре. Коврики, связанные из тряпочек. Зато хотя бы этот дом был живым и обитаемым.
Мы сели за стол, покрытый вытертой, исцарапанной клеенкой. Сева поставил две чашки, на чугунную подставку водрузил чайник. Я достал из рюкзака шоколад, тушенку, буханку хлеба.
- И так с голоду не помрем, - буркнул Сева.
- К вам, наверное, автолавка не так часто заглядывает? – осторожно спросил я, надеясь завязать разговор. Попробовал светски глотнуть чаю и немедленно обжегся крутым кипятком. Чаинки кружились, словно посмеиваясь надо мной.
- Нечасто, - согласился старик. – Но до Страхолесья можно на велосипеде за часа полтора доехать, а там магазин. Нас тут немного, в основном старики, и надо нам тоже мало.
- А вот я у вас мальчика тут видел…
- Это Любки-алкоголички малец, - поморщился Сева. – Тут зачат, тут рожден…
- Неизвестно от кого? – неожиданным для себя голосом старой сплетницы осведомился я.
- Да почему, известно, только толку? Мишка-зек сюда пробрался, как и тебя, его Валя привел. От мобилизации прятался, а потом и пообвык. Они тут с Любкой сошлись, огород завели, тем более, им еда не нужна… так, закуска. Иногда Мишка в мир выбирается, говорит, на заработки, но не знаю, что у него там за заработки такие…
Севка-леший сжимал в руках кружку с чаем, и казалось, будто горячий напиток немножко отогревает и сердце старика, побуждая к рассказу.
- И много народу у вас ещё тут живёт?
- Откуда бы много, - пожал плечами Севка. – Это ближе к городу возвращается народ, а к нам разве что случайные бродяги заходят. Мы с Прокоповым тут жили до взрыва, у Любки бабушка тут оставалась…
- И как вы тут, без помощи, без ничего? – я вдруг почувствовал себя тем самым Настоящим Журналистом, которому удалось наткнуться на что-то более интересное, чем выдуманный рассказ о наркобаронах у Припяти.
- Справляемся… - старик посмотрел в окно на свой аккуратный двор и на заброшенные дома вдалеке. – Мне пока ещё, слава богу, сил хватает на хозяйство. Иной раз такие вот туристы заночуют, тоже помогут… А кто и денег оставит, кто продуктов… Ну, раз людям дома не сидится, пусть хоть что-то полезное делают.
- Вы вроде не очень любите туристов, - заметил я, вспомнив разговор с Валькой.
- Не люблю, - подтвердил спокойно Севка. – Нечего тут гулять зря…
- Почему? – я почувствовал себя Джоном Харкером, которого крестьяне предупреждают, что в замок Дракулы ехать не стоит. – Места у вас нехорошие?
- Люди у вас дурные. Вот пару месяцев назад Валька привел парочку – молодые, оба в кедах, в тоненьких ветровочках, ни палатки, ни шиша. Зато всяких камер – полный рюкзак! Кино, говорят, будем снимать.
- И что с ними случилось?
- Да ничего, отговорил я их дальше идти, тем же путем обратно ушли… Вообще не понимаю, ну чего вы сюда идете и идете? Медом, что ли, намазано? Ржавых железок в городах не осталось? Ну, здоровья вам не жалко, сошёл с дорожки, дозу хватанул – и всё. Но ради чего? Посмотреть на пустые дома или чтоб охрана от станции погоняла? И ради этого переться бог знает сколько?..
Старик говорил беззлобно, но очень убедительно, вертя в руках сигарету. И вдруг я подумал, что он, в сущности, прав. Может, ещё лет 10-20 назад Чернобыль был ух-ты-какой экзотикой. А сейчас там всё исхожено от и до, всё сфотографировано и запротоколировано, всё облапано руками энтузиастов и просто туристов, которым надоело валяться на пляже или осматривать церкви: захотелось перчинки, экстрима. И писали про Чернобыль. И снимали. На кой черт там нужен ещё я? На кой черт Чернобыль сдался мне?..
Ещё утро, до обеда я наколю старику дров за гостеприимство – что там ему ещё может понадобиться, сам же неплохо справляется… Да и пойду себе обратно! А если кто спросит, могу сказать, что прям до самого города дошел. Всё равно я про него всё знаю…
Я помотал головой, отгоняя странные мысли. И что я за червяк такой – в пути, считай, только третий день, а уже второй раз хочу вернуться с полдороги!
- Вы меня так отговариваете… знаете, в кино так отговаривают героя идти в дом с призраками, - пошутил я. Это была моя последняя попытка пошутить… возможно, в жизни.
- Да не отговариваю я тебя, очень надо! – сплюнул старик куда-то в сторону. – Просто время зря потратишь, но это уже твои дела. Ты помогать-то будешь или пойдешь в свою зону?
- Помочь я могу, - с готовностью отозвался я. – Что сделать?
Насчет рубки дров я маленько погорячился. В смысле – были и дрова. И таскание сена в хлев. И копание грядок, хотя на мой дилетантский взгляд сажать что-то уже было поздновато. «Кабачки, кабачки посадим…» - шелестнул откуда-то из подсознания бабушкин голос, и вьетнамские флэш-беки забавы «Поедем в деревню воздухом подышать (зачеркнуто) убиваться до полусмерти на картофельных гектарах» пролетели перед глазами.
При этом Севка – или старик Севастьянов, как он представился мимоходом – вовсе не запряг бедного городского паренька, а сам прилег отдохнуть. Он работал наравне со мной, и – увы – в отличие от меня делал всё споро, не запыхавшись, в то время как я отчетливо понимал, что сегодня тоже ночую здесь, потому что стоит мне после всех работ выйти на дорогу – и я упаду лицом вниз. Конечно, лежать навстречу мечте тоже неплохо, но всё-таки.
На обед мы поели щей с невероятно вкусным хлебом, который «Любка испекла в приступе трезвости». Старик оглядел меня, сухо поблагодарил за помощь и предложил остаться ещё на ночь.
- Всё лучше, чем в лесу, - пояснил он. Ещё раз оглядел и нарочито зловещим голосом добавил:
- А то призраки накусают!
Я улыбнулся. Определенно, Севка-леший был неплохим мужиком. Несмотря на жизнь в глуши и возраст, он не потерял ни силы, ни ясности разума. От него исходило какое-то приятное чувство уверенности в себе, ощущение, что этот человек знает всё, что нужно знать об этой жизни, и поправит своими сухими крепкими руками что угодно.
После обеда я хотел подремать полчасика, но, увидев в окно, как Севка таскает охапки дров, кое-как нарубленных мной, устыдился и решил хотя бы осмотреть село. Вроде как всё равно при деле. Конечно, времени у меня это много не заняло.
Вы знаете, чем село отличается от деревни? Не знаю, как сейчас, и не пора ли унифицировать эти поселения, разделив их на город и не-город. Но вообще в селе должна быть церковь, а в деревне – нет.
Здесь церковь была. Пройдя чуть дальше дома, у которого я встретил жуткого ребёнка, я увидел на дальнем пригорке массивное здание – как я его раньше не заметил? – с блеклым крестом. Церковь когда-то горела, и черные окна смотрели мрачно, как в хорошем фильме ужасов. Но я не почувствовал и тени страха – только жалость. И к церкви, но вообще – ко всем этим отравленным местам, к Севке, который мог бы быть владельцем какой-нибудь роскошной агроусадьбы. К ребенку, которого надо срочно отправлять в город – может, не всё с ним так плохо, может, медицина поможет? К старику, который сидел у последнего дома, глядя на церковь и кладбище, раскинувшееся за ним.
Старик? Ох, а я его не сразу и заметил. Он будто выехал на своей табуреточке откуда-то из-за дома, когда настало его время выйти на сцену.
- Здравствуйте, - кивнул я, не зная, полагается ли тут пожимать руки и представляться. Как вести себя чужаку в общине? – Такое… завораживающее зрелище.
Старик повернулся в мою сторону очень медленно. Мне даже показалось, что я слышу скрежет каких-то древних шестеренок в его шее. Он приоткрыл глаза, посмотрел на меня, махнул мне рукой, будто призывая уйти, и вернулся в прежнее положение. Желания поддерживать беседу у него не было.
Я постоял, не зная, что ещё сделать, потом пожелал ему хорошего денечка и повернул обратно. При самом медленном шаге, на который я был способен, понадобилось меньше получаса, чтобы обойти деревню. К самой церкви я решил не ходить, хотя пару снимков сделал: никогда не знаешь, какая балка прилетит тебе на голову в заброшенном здании.
На обратном пути я встретил ещё ту самую Любку, которая копалась в огороде, пошатываясь. Ей помогал сын, имени которого я так и не узнал. Он собирал с кустов колорадских жуков и сосредоточенно складывал в баночку. Услышав звук моих шагов, поднял голову – я ещё раз удивился его уродству и тут же устыдился – и посмотрел вопросительно. Я неуверенно помахал ему рукой, и он ещё более неуверенно ответил мне. Любка, к моему счастью, не обернулась. Если малец пошёл в неё, не очень хотелось бы увидеть это лично.
Хотя я был немного удивлен и безразличием женщины, и отсутствием остальных жителей. Обычно даже в живых деревнях стоит только появиться на окраине, как на другом конце все уже в курсе, что приехал внучок Василисы Петровны, и что он на каникулы, и учится хорошо, только тройка по математике, а семья у него тоже хорошая, хотя батя попивает, и вроде как с прошлой работы его из-за этого попёрли.
Немало я краснел из-за бесстыдной жажды информации деревенских бабок!
А здесь никто даже не вышел посмотреть специально, кто я таков и зачем приехал.
Я подошёл к дому Севки-лешего. Старик уже тоже закончил – слава богу! – с делами и покуривал на лавочке. Я присоединился к нему, предложил свою сигарету и благодарно принял от него зажжённую спичку. На душе почему-то было хорошо. И чувство одиночества и близкой смерти, выкосившей здешние места и ушедшей творить бесчинства в другие города и страны, и чувство жалости – всё улетучилось, оставив только спокойствие и ощущение близости к природе, правильности мироустройства, которое нередко испытывает горожанин на природе.
В такие минуты рождается мысль, что надо бы бросить эту мышиную возню в бетонных стенах, купить где-нибудь домик, завести хозяйство, расплодить детишек и наслаждаться этим покоем хоть каждый вечер. Мысль эта, конечно же, покидает тебя в ту же секунду, как ты, приняв после отдыха на природе душ, падаешь в кровать со смартфоном в руках и запускаешь любимую игру, почесывая комариные укусы.
- Жареха с салом на ужин, - сообщил Сева будто и не мне, а так, вслед клонящемуся к закату солнцу. – Надо бы дров принести.
**
Ужин свой я тоже отработал сполна: притащил дров, начистил картошки, встретил по дороге единственную в этих местах Севину козу Мышку, которая подошла и тщательно обнюхала чужака, словно бдительная сторожевая собака. Хоть кто-то проявил немного внимания к усталому путнику. Я побаивался вести её в сарайчик, но Мышка проявила редкостное послушание и дала завести себя домой. Большинство домов так и стояло тёмными, будто медленно натягивая на себя сумерки, и только в нескольких горели слабые огоньки ламп.
В этот вечер я устал не так сильно, как в предыдущий, но заняться в деревне вечером совсем нечем. Мы с Севкой ещё попили чаю, покурили на лавочке. Я пытался разговорить старика, но, видимо, он израсходовал весь дневной запас слов ещё утром, и почти сразу ушёл спать. Я хотел помыть посуду, но Сева махнул рукой: завтра.
Я вышел во двор, дышащий тёплой сыростью, окутанный запахом липы, посмотрел куда-то в тёмное небо, помечтал о чём-то, что и сам сейчас описать бы не смог. И последовал примеру Севки.
Когда ты спишь в своей квартире и слышишь пронзительный женский крик, только переворачиваешься на другой бок и спишь так же сладко, как и до этого. Потому что во дворе у тебя периодически собираются пьяницы и леди нетяжёлого поведения, кто-то из них кого-то бьёт, и даже органы охраны правопорядка не слишком заинтересованы в таких происшествиях.
Но когда ты сначала слышишь крик, потом пытаешься заснуть и вдруг понимаешь, что ты посреди мёртвой деревни, воспринимаешь это совсем иначе.
Я вскочил, совсем не трепеща от храбрости. Напротив, здесь мои атавистические инстинкты будто бы обострились и вопили, чтобы я накрыл голову пледом и не лез, куда не просят. Другая моя часть, часть любопытного горожанина, который мечтает снять какое-нибудь классное видео для Тик-Тока, требовала, чтобы я шёл и делал то, что должно: снимал расчлененку, избиение или что там ещё происходит.
- А, может, ничего страшного там и нет, - подумал я вслух. – Может… Может, это просто алкоголики дерутся. В городе дерутся и здесь дерутся. Будь это чем-то необычным, наверняка Севка бы встал и меня разбудил!
С этой мыслью я приоткрыл чуть разбухшую деревянную дверь и вышел на крыльцо.
Оказывается, я был неправ. Это действительно было что-то странное и Севка был там.
Старик стоял спиной ко мне, сосредоточенно махая топором.
Старческая бессонница – вполне нормальное явление, и почему бы не потратить свободное время на рубку дров?
Только вместо дров Севка старательно и умело рубил на куски женское тело. Так я познакомился с Люськой.
Чтобы отрубить ей голову, ему, видимо, хватило одного удара. И теперь голова лежала, откатившись к заборчику, который я сам сегодня поправлял. Вопреки моим ожиданиям, Люська была не так страшна, как её потомство. Следы непростой алкогольной жизни пожрали её лицо, но, несмотря на это – и даже на смерть – в нём сохранилось что-то манящее.
Мне понадобилась пара секунд, чтобы сообразить, что я любуюсь отрубленной женской головой. И что неподалёку от неё стоит сын Люськи, вложив палец в рот и невозмутимо наблюдающий за тем, как сумасшедший старик рубит его мать.
И, кажется, меньше, чем секунда, чтобы заскочить в избу, подпереть дверь какой-то схваченной впотьмах палкой и забиться в угол крохотной кухни. Руки мои тряслись, адреналин… выделялся из всех мест сразу. Я не сразу понял, что всё ещё сжимаю в руках смартфон, мелькнула мысль, что надо бы вызвать полицию… но, конечно, сеть здесь не ловила и на четверть палки.
Мои глаза лихорадочно метались по бардаку на столе, оставленному нами после ужина, - что можно использовать в качестве оружия? Чугунная сковородка с остатками жарёхи, кружки с недопитым чаем…
В этот момент палка, которой я кое-как заблокировал дверь, хрустнула. Дверь открылась, и я чувствовал, что старик идёт по мою душу, но не мог найти в себе силы, чтобы повернуться лицом к тому, что я мог увидеть.
- Без глупостей, Андрюха, я сейчас всё объясню… - услышал я чуть запыхавшийся голос Севки-лешего, и почти умер от страха. Но когда сморщенная рука легла мне на плечо, я нашёл в себе силы схватить что-то, развернуться и воткнуть это сумасшедшему старику в глаз. А потом ещё, и ещё.
Этим чем-то оказалась столовая ложка.
Мне кажется, я не потерял сознание, просто мозг отключился – слишком большая нагрузка на него пришлась всего за каких-то пять минут. Во всяком случае, я сидел, обхватив руками колени, раскачиваясь взад-вперёд и подвывал, глядя на тело передо мной.
Севка-леший лежал спиной ко мне, и я был этому рад: судя по тому, сколько крови вытекало из него, человек в состоянии аффекта способен сотворить нечто невероятное, даже если у него в руках только столовая ложка.
Способность мыслить понемногу возвращалось ко мне, обжигая душу осознанием кошмарной катастрофы, которая произошла – и ничего не изменить, не исправить. Я только что убил человека. Да, он был чокнутым стариком с топором, но поверит ли мне следователь? Или на меня же, как на единственного нормального, повесят и несчастную Любку, и Севу? А, может, сын Любы сможет рассказать, кто убил её на самом деле?
Так или иначе, я уже живо представлял себе, как мне крутят руки, отправляют в камеру, полную насильников, убийц, профессиональных маньяков. И может пройти много времени, прежде чем докажут мою невинность.
А ещё я должен сам как-то добраться до полиции, сообщить о случившемся… иначе Валька быстро меня сдаст и тогда уж я точно не отверчусь. Или нужно всё замыть, сбежать и надеяться… на что?
Попытавшись успокоиться, я сделал глубокий вдох и разжал руки, ощутив в них что-то странное.
На моих ладонях лежало два глазных яблока. Я бы, пожалуй, закричал, если бы в этот момент не раздался стук в окно.
«Вот и полиция», - подумал я обреченно, не размышляя о том, каким это образом они узнали о преступлении и уж тем более – так быстро добрались в заброшенную деревню.
За окном стояла Любка с яркой раной на шее, но вполне живая. Она неуверенно улыбнулась мне и облизнула губы синим треугольным языком. Сын сидел у неё на руках и по-прежнему невозмутимо смотрел на всё, что происходило.
Я поднялся и почувствовал, как дикая улыбка растягивает мои губы.
- Товарищ следователь, поверьте, я не хотел, - громко сказал я, ни к кому не обращаясь. – Может, никто и не умер?
Я перевернул тело Севки, и на этот раз даже не испугался, хотя сразу понял, чьи глаза оказались у меня в руках и кто располосовал его рваными, грубыми ранами от шеи до пупка.
Любка стояла за окном и терпеливо чего-то ждала.
Чем хотите клянусь, гражданин следователь, я не хотел!
Уверен, такую фразу слышал каждый следователь, ведущий дело об убийстве, раз эдак примерно столько, сколько этих дел он вёл. Может, на парочку меньше.
Но в этот раз всё было действительно именно так.
Репетируя свою речь перед ещё незнакомым мне следователем из будущего, стоя над телом и стараясь не смотреть на пустые окровавленные глазницы, я понимал, что мне не поверит – как и сотням других до меня.
Впрочем, если срочно не принять меры, тюрьма будет наименьшей из моих проблем. Из всех НАШИХ проблем, если точнее.
И тогда труп, словно отзываясь на мое беспокойство, заговорил.
Одна часть меня хотела бежать, размахивая руками, куда-нибудь в лес, к кабанам, к волкам, в болота, на верную смерть, но не оставаться тут. Другая – та, что отвечала за организованность – требовала во всём разобраться и принять адекватные меры.
- Глаза, - сказал тот, или то, что я принимал за труп. – Ты дурак, но здесь ты угадал. В них вся сила.
- Я всё сделал правильно! – почему-то взялся спорить я с тем же, кого сам и убил. – Ты… монстр! Ты убил… человека! Или пытался убить!
- Я – заслона, дурак. Я их сдерживал.
- Глаза. – Севка-леший пытался подняться, и я смотрел на него в ужасе, не понимая, чем ему помочь. – Ты должен их съесть. Ты будешь их видеть. И они – другие – будут тебя подчиняться.
- А почему… не сердце? – вырвалось у меня. Из всех важных, страшных, тяжелых, полезных и других вопросов я выбрал самый тупой, тем самым навсегда закрепив за собой звание дурака. – Говорят же… надо сердце врага съесть, чтобы… как он?
- Почему не сердце? – Севастьянов засмеялся. – Если бы у меня было сердце… я бы сдох намного раньше, видя, что вы, смертные, натворили. Как мы из-за вас мучаемся…
- Те, кто всю жизнь жили в этих местах, только не в этом мире, - прохрипел Севастьянов. – Сказок, что ли, не читал? Русалки, болотные черти… Упыри... Не только люди пострадали от взрыва… Здесь и мертвецов подняло радиацией… И духи ликвидаторов бродят…
Не знаю как, но Севка-леший всё-таки приподнялся на руках. Он торопился рассказать мне всё, что я, дурак, идиот, кретин безмозглый, должен был знать.
- Кто-то… умер сразу… Кто-то после взрыва пытался спасти лес… помогал… вам. Как они мучились! Кто бы мог подумать, что после смерти возможны такие муки! Ну а немногие… что остались… тоже изменились… Проклятых небом… прокляла и земля, которую вы, люди, уничтожили. Потеряли способность обращаться… только в убогие отбросы. Но стали ещё сильнее как нечисть…
Севастьянов заговорил быстрее, пытаясь донести самое важное, прежде чем... умереть второй раз? Или третий?
- Я был самым старым из них… лешим… и у меня одного оставались силы. Они все… хотели идти войной на людей. Набегали на деревни… Мечтали о мести… Я сам оградил село осиновой околицей. Как же жжется осина! Как жжется! Но я сдерживал их… А теперь… теперь ты займешь моё место. Теперь ты должен остаться.
- А Валька? – выкрикнул я, сжимая в руках нож. – Он меня специально сюда привел?
- Валька… Он единственный, кто смирился с вами. Домовой, привык помогать людям. И привел он тебя специально. Я бы отправил тебя… в Чернобыль со своим запахом… Потому и пустил ночевать. И тебя бы не тронули… А в других местах… Другие тоже сдерживают нечисть… но и людей убивают на подходе… Мои боятся подходить к людям, но ты слишком близко подошел к Игоше, да ещё прикормил его, Любка не выдержала… Захотела тебя сожрать…
Он повернул безглазую голову в мою сторону, и если бы у меня оставалась моча, я бы обоссался ещё раз.
- Съешь мои глаза и сам всё увидишь, - повторил леший. - Охраняй лес… Сдерживай нечисть. А мне пора… Прощай, дурак!..
С разорванной грудью, без капли жизни, он повернулся на живот и пополз, оставляя за собой кровавый след. Полз он быстро и уверенно, не видя дороги, но словно слыша зов искалеченного леса, в котором ему предстояло найти последний покой.
А я остался стоять с круглыми, упругими глазными яблоками на ладони.
В дверь начали входить жители села. Они входили бесшумно, аккуратно, словно готовились к этому дню и репетировали каждый день в ожидании моего приезда. Если бы хоть кто-то из них закричал, глядя на кровавый след на полу, я бы упал на колени и попросил связать меня до приезда полиции.
Но никто ничего не сказал.
И тогда я сунул себе в рот эти проклятые яблоки и стал их жевать.
Передо мной стоял обычные потерянные люди, - бывший зек Миша, потрепанный батюшка, навек привязанный к сгоревшей церкви, проклятый своим богом. Пропитая Любка с Игошей. Безмолвный дед, сидящий на своём табурете – а, может, это были задние лапы. Другие жители, с которыми я не успел познакомиться. Они стояли и смотрели, как я, давясь и умоляя господа моего не обижать меня, пытаюсь сожрать собственноручно вырезанные у Севастьянова глаза. Никто не кричал: «Полиция!» Никто не пытался меня остановить. Они просто стояли и смотрели на меня.
Я начал жевать быстрее, словно собака, которая нашла во время прогулки кусок тухлого мяса и небезосновательно боится, что хозяин его сейчас отберёт.
